Ночью в небе отражается другое полукружье Земли, ложатся на половицы и светлые узоры ковра блики островерхих лун, (не оступайся с них), осеннее эхо прячет под корни вишен свой рог и великан выходит из-за гор, а кто-то наверху ходит и ботинки его скрипят.
Призраки мои учатся носить улыбку на повзрослевших лицах, тренируясь в этом перед наклонными зеркалами (они гоняются за мной по всему городу), а люди _одного и того же_ облика занимаются одними и теми же делами, они не знают друг о друге и не помнят обо мне.
Я открываю дверь и прыгаю из квадратных и белых стен, горящих домов с зелеными кольцами, подвалов, погонь и ящерок с нефритовыми хвостами - всего, что держало меня - вниз. На кресле-качалке посреди хлопковой тишины раскачивается старик, скрип подламывает основание мира, раздирает нервы, стук коготков по паркету (у меня нет кошки) заставляет зажать уши, чтобы услышать где-то глубоко, в алой середине головы крики и звук тлеющей сигареты (серый свитер из шерсти соскальзывает на пол).
В один из дней мы будем не бессмертны. Муравьи слижут с мостовой запах наших шагов и смородина ни-ког-да не отстирается с рубашки.
Лежа, тихо и через рот выдыхаю воздух (к утру пересохнет в горле).
Руки мои - ровно и открыто поверх одеяла. Под веками пульсирует и исходит волнами изображений тьма, я разгоняю все умирающие, длинные и медленные, сжатые до размеров наперстка реальности, и вижу
реку.
два человека на лодке срывают и душат лотосы. Их темные, гибкие стебли плавно опускаются на дно среди вееров песка.
Темноту и боль мертвых стеблей укладывают на гладь бумаги
возможно, воды того озера - все чернила, что есть на свете